Вноябре 2021 года я возвращалась из университета домой. Спускаясь в метро, я обнаружила, что всего за часов 5-6 произошли перемены: утром люди носили маски редко, а вечером ситуация изменилась. Я задумалась — почему к вечеру большинство людей оказалось в масках? Делая пересадку с одной линии метро на другую, мне все стало ясно, и это произошло слишком поздно. В этот момент ко мне подошла вежливая женщина в униформе (не знаю к каким силам правопорядка она принадлежала), попросила мой паспорт и задала вопрос: “Почему вы, Анастасия Александровна, идете без маски?”. Хорошо поставленные вопросы, с вопросительным местоимением и ясные по смыслу, настраивают на рефлексию и честность. Но, не дожидаясь ответа, правопорядочная женщина стала долго и вдумчиво заполнять бумаги. Выдали длинную — как список подарков на Новый год — квитанцию: штраф 5000 рублей. После этого стала ли я носить маску в метро? Конечно. Стала ли я сознательнее? Не думаю, но в чем уверена — так это в том, что мои представления о теле изменились. И в этой статье я предлагаю проанализировать — как пандемийный дискурс меняет наше отношение к собственным телам. Я различаю два понятия: тело и телесность. Тело — это природная вещь, а телесность – система отношений между природным телом и размещаемыми на/в нем знаками. Например, маска на лице — это уже знак культуры. 

Что такое пандемийный дискурс?

Чтобы понять дискурс и оказываемые им эффекты, необходимо понять контекст, в котором дискурс живет. Тема пандемии не требует особой актуализации в 2020-2021 годах, так как все городские жители, не отрезавшие социальные контакты, имеют какой-либо опыт столкновения с ней. 

Восстановим контекст. Первая вспышка COVID-19 была зарегистрирована 31 декабря 2019 году в городе Ухань, Китай, и вот мы оказались там, где мы есть сегодня. Но рождение пандемийного дискурса произошло позже. Он возник, когда 11 марта 2020 года генеральный директор Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) Тедрос Адханом Гебрейесус выступил с речью, в которой обозначил статистику: “В настоящее время в 114 странах зарегистрировано более 118 тыс. случаев заболевания, и 4 291 человек скончались”. Он оценил международную ситуацию как потенциально катастрофическую, заявив, что “ситуация с распространением болезни, вызванной коронавирусом нового типа (2019-nCoV), может быть расценена как пандемия» [1]. Речь как реакция на рост нового заболевания привела к созданию объединяющих коллективных практик. Так родился пандемийный дискурс. Дам следующее определение дискурса: это речь, устная и письменная, порожденная социальной практикой (это и есть контекст). Практика — это не любое действие, а именно устойчивая форма некой деятельности. Такая регулярная практика сопровождается речью, которая создает устойчивые вербальные формы, о которых мы поговорим в статье. Задача всякого дискурса — создавать надежный образ социальной действительности, то есть моделировать картину мира. Такая задача — не исключение и для пандемийного дискурса. Попробуем обрисовать пандемийную картину мира, сложившуюся из нашего контекста.

“Нечто” и установка на универсальность

Понятие пандемии в 2020 году появилось в целях глобализировать ситуацию, связанную с распространением вируса. Ситуация пандемии сообщила новость: человечество превратилось в глобальную деревню. Нет больше разделения на страны, континенты. Ситуация пандемии оценена равнозначимой для всей планеты. А это, по сути, объявление об универсальности человеческой природы. Жизнь — универсальная ценность человечества. Она первичнее каких-либо религиозных и культурных взглядов.

Можно сказать, что, если судить по эффектам, пандемийный дискурс имеет две воспитательные установки: во-первых, он формирует взгляд на то, что несмотря на разнообразие тел, человеческая природа едина. В истоках этой мысли можно обнаружить идеологию Просвещения, суть которой состоит в развитии человеческого мышления ради социального прогресса. Можно сказать, что, исходя из пандемического дискурса, разумный человек это тот, кто способен мыслить планетарно.

Во-вторых, научить смотреть на людей не как на изолированных субъектов, а как на взаимозависимых существ, образующих единое тело планеты. Это почти религиозный взгляд: проступок одного навлекает гнев Божий на всю паству. Но если религиозное сознание предполагает объединение людей на основании веры в сверхприродную силу Бога, то пандемийный дискурс предлагает объединять людей на иных основаниях, которые взяты, скорее, из киножанра зомби-хорроров. Нет ценностных мотивов, есть корпоральные основания: для распространения вируса подходят любые живые человеческие тела, независимо от убеждений, цвета кожи, сексуальных предпочтений, уровня дохода. Если дальше проводить параллель с фильмами ужасов, ситуация пандемии больше походит на фильм Джона Карпентера 1982 года “The Thing” (“Нечто”), где инопланетный вирус проникает в человека, и никто не может по внешним признакам догадаться — кто является носителем вируса, а кто обычным здоровым человеком. Под подозрением все, и лучше быть начеку, иначе the thing, вселившись в приятеля, атакует и твое тело. Коронавирус также беспринципен — ему подходит любое тело, но он еще более коварен, чем инопланетный вирус из фильма: ведь не только внешний наблюдатель не знает о зараженности другого человека, но даже сам носитель и переносчик коронавируса могут не подозревать об этом! В этом чувствуется драматичность произведений про оборотничество (вспомним хотя бы фильм 1994 года “Волк” Джеком Николсоном, где персонаж с ужасом осознает, что по неизвестной причине превращается во что-то нечеловеческое): что со мной происходит? почему я не чувствую запаха? в какой момент грузинская еда стала походить на картон?

Пандемия нарисовала картину мира: планета — это глобальная деревня с людьми внешне разнообразными, но в равной степени желающими выжить. Тела многообразны, а природа одна.

«Пандемия нарисовала картину мира: планета — это глобальная деревня с людьми внешне разнообразными, но в равной степени желающими выжить»

Активизация биополитики

Государство и население в 2020 году согласились в том, что их объединяет общая ценность — здоровье. В 2020 году активизировалась биополитика: это разновидность политики, инструментом которой является тело. Во время пандемии возникла необходимость контролировать и управлять телами: соблюдать социальную дистанцию тел, носить маски, изолировать зараженных и избегать массовового скопления людей.

Цели биополитики временно совпали с целями населения — выживание и сохранение здоровья. Именно в рамках биополитики, согласно Мишелю Фуко, возникло понятие населения, которое, в отличие от народа, возникло благодаря языку статистики [2]. Нет коварства и конспирологического заговора в том, что государство стремится воспроизводить себя через население, а потому нуждается в здоровых как “экономически выгодных” (Мишель Фуко) телах. Это вопрос прагматики.

С 2020 года актуализировался биополитический дискурс. В среде интеллектуалов образовалось два ярких лагеря — словенского философа промарксистских взглядов Славоя Жижека и итальянского философа “левых взглядов” Джорджо Агамбена — в отношении вопроса о проведении биополитики. Жижек убежден, что биополитика проводится слабо: недостаточно контролируется социальная дистанция, проводятся полумеры, поэтому в период пандемии государства ради выживания граждан должны стать сильными и категоричными в плане реализации своих решений. Агамбен стоит на противоположной позиции: биополитика чересчур контролирует людей, поэтому необходимо ослабить ее хватку. Агамбен убежден, что эпидемия коронавируса создана политическими элитами в целях ограничения политических свобод и насаждения тотального контроля над гражданами. Пока Жижек, пребывая в грезах о коммунистическом устройстве общества, надеется, что “коронавирус также вынудит нас переизобрести коммунизм, основывая его на доверии к людям и науке” [3], Агамбен видит опасность в том, что люди массово начинают привыкать к ситуации “чрезвычайного положения” [4]. По мнению Агамбена, практика чрезвычайного положения — это временное упразднение имеющегося юридического порядка [5]. Оно вводится в ситуации крайней необходимости и не может юридически обосновать то, что люди в это время должны добровольно самоограничить свои права и свободы.

Часть биополитического дискурса совпала с пандемийным. Это означает, что если человек добровольно принял сложившийся дискурс, он добровольно сделал, как минимум, две вещи:

во-первых, он согласился с тем, что выживание — это главная ценность;

во-вторых, он готов рассматривать тела количественно, а не качественно.

Для пандемийного дискурса стали привычны подобные формулировки: “В России выявили 23 807 заразившихся за сутки, сообщил оперативный штаб. Общее число заболевших превысило 6,26 млн. Выздоровели 5,6 млн человек, умерли более 158,5 тыс. (плюс 792 за сутки)” (Газета “Коммерсант”) [6].

Числа имеют завораживающий эффект, словно они являются носителями чистой истины. Голые числа, информируя читателя о количестве умерших, заболевших и выздоровевших, создают ощущение контроля над ситуацией. Человек, интерпретируя эти числа, оценивает свои действия: стоит ли сегодня вызвать доставку продуктов на дом с помощью курьера или можно совершить относительно безопасную вылазку из дома самому. Большие числа сами по себе впечатляют безотносительно того, способен человек обработать их или нет. Точные числа и проценты создают иллюзию истины и определенности сами по себе. Так возникает еще одна характерная черта пандемического дискурса: из-за отсутствия сильной аргументации дискурс прибегает к статистике как аргументации. Но статистические данные это лишь часть дискурса. Статистика, как выражается Карл Шмитт, бессодержательна, нужен специалист, который сможет дать интерпретацию математической выкладке. Поэтому статистика может выступать лишь поддержкой аргумента, но никак не самим аргументом (то есть призывом к действию, способом оценки ситуации и т.д.). Но фактически пандемийный дискурс использует статистику для влияния на психическое состояние людей и на их принятие решений. Статистика воспринимается как аргумент к факту — это, в частности, легитимирует тезисы дискурса о необходимости самоограничений и соблюдения правил безопасности.

Вышеупомянутые философы — Жижек и Агамбен — высказали различные взгляды, но их объединяет общая проблема: она заключается в том, что они оба отсылают к ценностям, и никто не ставит перед собой задачу артикулировать ценности, считая их уже доказанными. В конечном итоге, позиция Жижека оказалась более популярной, а Агамбена в интеллектуальной среде многие подвергли остракизму. Биополитический дискурс оказывает влияние, проникая глубже в пандемийный дискурс, в котором тела приобрели исключительно количественные параметры. Тела стремятся к нулевой степени биографичности. Например, в ситуации необходимости вакцинирования работодатели проявляют слабый интерес к противопоказаниям к вакцинации сотрудника, его волнует конкретный ответ на закрытый вопрос — вакцинирован тот или нет.

Враждебная телесность

Пандемийный дискурс устойчиво рассматривает тело не целостно и иерархично, а как набор органов. Поэтому дискурс формирует образ тела как фрагментарного. Рассмотрим, что ВОЗ рекомендует делать населению: “По возможности не трогайте руками глаза, нос и рот. Человек прикасается руками ко многим поверхностям, поэтому существует вероятность попадания на них вирусных частиц. Оказавшись на руках, вирусные частицы могут попадать в глаза, нос или рот. С этих частей тела вирус может внедряться в организм и вызывать заболевание” [1]. Если мы рассматриваем тело через призму количества, при таком взгляде оно превращается в сумму частей. Если принять этот взгляд, то можно поставить под сомнение, что все части подчинены единой цели. Части тел могут сосуществовать в разных отношениях друг к другу — быть комплементарными, нейтральными, а также конфликтующими. Это напоминает размышления Юджина Такера об устройстве ада в “Божественной комедии” Данте Алигьери: “Главное противоречие Ада — это порядок, в который приведено то, что изначально беспорядочно, стратификация того, что не укладывается в последовательные слои, классификация того, что выходит за рамки классификации” [7]. Аналогичным образом соединены части тел, приведенные к порядку, но не поддающиеся единому телеологическому замыслу. Руки представлены как основной переносчик заболеваний, посредник между здоровыми телами и вирусом, это следует из императива не касаться руками других частей тела. Есть части тела, которые нужно оберегать, а есть иные — которые являются опасными. В рекомендации “прикрывайте нос и рот сгибом локтя” та же самая логика: рот, локоть, нос между собой враждуют. Рот — источник опасности, а локоть — зона безопасности, которая пресекает процесс заражения. Органы тела враждуют между собой, так как разобщены и выполняют разные функции.

Тело воспринимается как переносчик заразы — оно опасно для других и для самого себя. “Держитесь на безопасной дистанции от окружающих”, “избегайте мест скопления людей” (рекомендации ВОЗ). Текст дает советы, как избежать опасности, исходящей от тела своего и чужого: например, соблюдать дистанцию 1,5 метра.

Противоречивость дискурса

Подобно дантевскому аду, тело в пандемийном дискурсе функционально противоречиво. Но противоречивость касается не только образа тела, но дискурса. Рассмотрим и проанализируем типичный для пандемийного дискурса текст. Это фрагмент текста с сайта Московского транспорта от 22 октября 2020: “Сегодня утром в Мосметро 97% людей были в масках, — мы им очень благодарны. Но были и те, кто не соблюдают меры безопасности и не носят маску и перчатки”. И далее написано: “В департаменте напомнили, что проезд в общественном транспорте без средств защиты невозможен” [8]. И здесь обнаруживается логическое противоречие — если проезд невозможен, тогда не 97%, а все 100% людей находились бы в метро в масках. Если что-то невозможно, например, проезд без маски, то нет смысла требовать проезд в маске. А если есть требование — это указывает на то, что это возможно (совершить поездку без маски). Если в тексте есть призыв, то в ситуации запрета он избыточен: “Обязательно носите маски и перчатки на протяжении всей поездки”. Вместо одной гарантии (запрета) в тексте дается несколько, которые друг с другом не стыкуются. Там, где есть запрет, отбрасывается необходимость призыва, а также благодарности за сознательность.

На уровне текста и контекста противоречия еще более очевидны. Наверное, каждый из вас, читатель, попадал в такую ситуацию, когда на двери магазина висело объявление, на котором крупными буквами написано: “Вход без маски строго запрещен”, и тем не менее, открывая дверь, вы обнаруживали, что часть покупателей находилась внутри помещения без маски. Можно возразить, что во всех ситуациях бывают исключения. Но задача подобных императивов — предписаний и запретов — влияние на реальность. Есть люди более и менее лояльные к подобному внешнему влиянию, а также есть те, кто воспринимает властные тексты как шум. Можно предположить, что причиной внутренней противоречивости дискурса является раздробленность субъекта текста. Здесь Славой Жижек прав: нет централизующего субъекта, который принимает решения и действует, исходя из выстроенной логики. В данном случае мы наглядно видим тот тип управления, который описал Мишель Фуко в книге “Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы”. Это эффект системы с отсутствующим субъектом. То есть существуют такие системы, которые обладают мнимой субъектностью. Фуко это назвал диффузной властью: власть есть, а субъекта нет (каждый, кто сталкивался с бюрократическими системами, поймут, о чем идет речь: влияние осуществляется, но ни один человек, с кем имеете дело — не является властным субъектом, желающим измучать вас бумажной волокитой). Фуко так описывает сущность диффузной власти: «Власть повсюду; не потому, что она всё охватывает, но потому, что она отовсюду исходит» [9].

Те, кто пишет объявления о запрете входа в магазин без масок и просит соблюдать социальную дистанцию — по сути они скрипторы, но не авторы текстов. Они индифферентны к происходящей ситуации. Это равнодушие выражается в том, что нет образа целевой аудитории. Это означает, что у этих скрипторов нет задачи писать влиятельные тексты. Но классическая задача текста — это влияние. И снова противоречие.

«В тексте описывается образец, как должно выглядеть тело: быть одетым в маски и перчатки, соблюдать дистанцию 1,5 метра от других тел».

Кризис доверия и протестная телесность

Логическая противоречивость, присущая пандемийному дискурсу как внутри текста, так и в соотношении текста и контекста, ведет к кризису доверия среди горожан к информации. Это неизбежно, поскольку специфической чертой пандемического дискурса оказывается неразличение сущего и должного. И чем дольше и интенсивнее обнаруживается это несовпадение (как с объявлением “Вход строго воспрещен без масок” и посетителями магазинами без масок), тем сильнее происходит инфляция, то есть обесценивание слов. Это ведет к следующему следствию — потере доверия авторитетам (раздражению, негодованию, потерянности). А это приводит к тому, что формируется нелояльная и протестная телесность. То есть по визуальным маркерам, жестам и поведению можно обнаружить проявления лояльности и протестности. Проявление нелояльности наказывается штрафом: “За отказ надевать перчатки и маски в магазинах был введен административный штраф в размере 4 000 рублей (ч. 2 ст. 3.18.1 КоАП Москвы), в транспорте – 5 000 рублей (ч. 4 ст. 3.18.1 КоАП Москвы)”. Ношение масок и перчаток предприсывается законодателем, и в тексте описывается лояльное тело, которое носит маски и перчатки. Точнее, текст говорит именно о телесности — теле, обработанном разумом. Телесность предполагает синтез тела как вещи и духа как субъекта, ухаживающего за телом. В тексте описывается образец, как должно выглядеть тело: быть одетым в маски и перчатки, соблюдать дистанцию 1,5 метра от других тел.

Квазиизмерение температуры и подобающее тело

Особенно любопытной является порожденная дискурсом практика квазиизмерения температуры — охранники стали делать вид, что измеряют температуру. Это выражение пассивного протеста. Дискурс направлен на внедрение идеи опасности тела. Идея опасности требует постоянной бдительности и контроля. Температура тела — одна из разновидностей контроля. Но этот дискурс порождает также сопротивление ему: он неубедителен и противоречив, поэтому вместе с практиками проявления лояльности дискурс порождает практики нелояльности и сопротивления. В случае с контролем температуры тела известно, что подобное действие бессмысленно, так как не дает достоверной информации о состоянии человека. Именно поэтому работники пренебрегают добросовестным измерением температуры, создавая видимость этой деятельности.

«Нелояльные люди превратили маску из средства защиты в аксессуар»

Формальное ношение — это тип ношения, который не выполняет своей первичной функции — защиты от вируса. Например, носить маски на подбородке, на руке, или надевать маску, которая неделями лежит в кармане, чтобы пройти в метро или магазин. Заместитель директора пражского Института здоровья человека Станислав Демин говорит, что то, как носят маски россияне, не выполняет их функцию: «Я был в метро, 99% надевают маски ниже носа, потом вообще на подбородке оставляют. Посмотрите, кто их часто меняет, как это правильно делать, через каждые полтора часа — я таких людей не знаю. Тем более какие-то тряпочные маски придумывают, еще и с какими-то там рисунками, принтами. Ребят, это все отношения к науке никакого не имеет, это какой-то, не знаю, фетиш». Биополитические механизмы не работают эффективно, так как просветители и контролеры в вопросе ношения масок формируют среди населения новый этикет: медицинская маска теряет свою первичную функцию. Нелояльные люди превратили маску из средства защиты в аксессуар. 

Ответственная человечица и запрет на игру

С 2020 года забота о своем здоровье в период пандемии больше не носит рекомендательный характер. Вместо свободы тела вменяется гражданам строгая самодисциплина. Согласно концепции Фуко, дисциплинарные практики применяются в местах, выделенных из повседневности — в тюрьмах, школах, интернатах, казармах. Появился новый вид дисциплинарных практик, который вышел из изоляционных учреждений и стал повсеместным. Врачи, представители закона и средств массовой информации отныне не только рекомендуют ухаживать за своим телом для профилактики болезней, но угрожают наказанием за отсутствие такой заботы. Ценность здоровья, выраженная в ношении маски, вменяется всем без исключения. Появляется ритуальная система — ношение масок, измерение температуры, которая формирует знаки лояльной телесности, чьи телесные действия становятся подконтрольными, а поведение — предсказуемым. Протестная телесность также становится наглядной.

Эпидемиологическая ситуация требует серьезности, в которой заигрывание с императивами не одобряется. Пандемийный дискурс формулирует категорические императивы, которые люди долга способны выполнить. Пандемия дала представление о встроенности личного тела в общий корпус мира — единая человечица, в которой все органы тела должны работать стройно и слаженно, чтобы она выжила. И одновременно с этим пандемия задала тренд на приватность и уединение. Это вполне понятная естественная реакция: если при выходе из дома твое тело становится не личным делом, а общественным, снижается количество ситуаций, когда тело психологически воспринимается как индивидуализированное. Поэтому некоторые люди помимо масок носят перчатки, очки и наушники, чтобы создать не только социальную, но и психологическую и экзистенциальную дистанцию от происходящего.

Эти два пандемийных года формируют новые представления о подобающем теле, соответствующем духу времени. Безусловно, нужно принимать меры по предотвращению распространения болезни. Никто не спорит, что это серьезная проблема, и необходимо вменять людям временные правила поведения в чрезвычайной ситуации. И очень важно отрефлексировать: что из предложенных мер является необходимостью, а что становится всего лишь дисциплинарной практикой наших тел, не имеющей к эпидемиологическому вопросу никакого отношения. Возможно, такие изменения в нашей телесности окажут глубинное влияние, которое не так просто будет измерить, как температуру тела.

Список литературы:

1. Что такое пандемия согласно Всемирной организации здравоохранения: https://tass.ru/info/7952651

2. Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978—1979 учебном году.

3. Жижек С. Пан(дем)ика! COVID-19 сотрясает мир.

4. Агамбен Дж. Изобретение эпидемии: https://www.journal-psychoanalysis.eu/coronavirus-and-philosophers/

5. Агамбен Дж. Homo Sacer. Чрезвычайное положение’

6. В России за сутки выявили 23 807 заразившихся COVID-19: https://www.kommersant.ru/doc/4926750 

7. Такер Ю. Щупальца длиннее ночи

8. Сегодня утром в мосметро 97% людей были в масках: https://transport.mos.ru/mostrans/all_news/104053

9. Фуко М. “Надзирать и наказывать. История рождения тюрьмы.