Что такое диатриба? Историк античности Гаспаров определял диатрибу как устную форму речи, импровизацию, возникающую по конкретному поводу и перед конкретной публикой; она развивалась из сократической беседы и была немыслима вне прямого общения с аудиторией, обмена репликами, личных выпадов и перебранки. Поэтому форма текста чем-то напоминает ризому или «поток сознания». Например, как диатриба Эразма Роттердамского, единственная диатриба, дошедшая до наших дней. Рекомендуется читать диатрибу вслух: наедине с собой или в кругу людей, иногда останавливаясь, чтобы усилить критику, предложенную автором, или чтобы раскритиковать самого автора.
«Дiатриба — желчная критика, основанная на личностях»
Даль
«— Что, если мир раскрутить посильнее?
— Подумай о бабушке, что будет с нею?»
Олег Григорьев
«Поэт» — прежде всего — «говорящий». Голосом, как Кирша Данилов, который собирал вокруг себя публику, в разы превосходящую фан-базу безымянного автора “Слова о полку Игореве”, и читал ей — «бездырые бегут, попердывают, безносые бегут, понюхивают». Или говорящий руками: вспомним футуриста Крученых, который однажды представил ошарашенной публике стихотворение без слов. В конце концов, говорящий своим присутствием, как-то изобразил Соррентино в фильме «Великая красота»: поэт, любовник успешной карлицы, в полном молчании наблюдает за римской богемой и всем своим видом даёт понять, какой текст он пишет. (Моя гипотеза — скорее всего, это эпиграмма или некролог на смерть интеллектуального общества.)
***
Проспав половину дня, первое, что я узнал — это новость о смерти итальянских стариков: «Средний возраст умерших пациентов, у которых был выявлен коронавирус, 80 лет…». Моей бабушке девяносто. До старости она жила в деревне, помогала болезненной матери ухаживать за отцом, потерявшим зрение во время войны, и работала в поле. Восемь классов образования. Пенсия тринадцать тысяч рублей. Я запаниковал. А что, если вирус, от которого в Италии массово гибнут старики, заберёт и мою бабушку, с трудом переживающую даже пасмурную погоду? Но я тут же успокоил себя. С моей бабушкой всё будет, как поёт Валерий Меладзе, непременно хорошо. Ведь она не знает итальянского.
Она говорит: «Не приезжай. По телевизору сказали сидеть дома. Это хуже блокады. Бомбы хотя бы видно было. А вирус — невидимка».
***
Один советский поэт, на Великой войне получивший ранение в бою, Борис Слуцкий, написал стихотворение, которое начинается так: «Вот за что люблю анкеты: за прямую постановку некривых вопросов. За почти научное сведение долгой жизни к кратким формулам…».
Я вспоминал его слова перед походом в универмаг. Дело в том, что по последнему распоряжению губернатора гражданин должен иметь уведомление, подтверждающее, что находится на улице с определённой целью и под угрозой штрафа обещает вернуться домой до комендантского часа. Причём эту справку гражданин должен составить собственноручно, что я и проделал, раскладывая себя по полкам «перед рыбьими глазами всех её вопросов».
- Фамилия, имя, отчество (при наличии) — Лешкевич, Марк.
- Адрес места проживания (пребывания) — улица Милиционера Буханцева, дом 42, квартира 87.
- Основания проживания (пребывания), (регистрация, право собственности, иное): иное.
- Уведомляю об убытии из места проживания (пребывания) с целью: следование к ближайшему месту приобретения товаров, работ, услуг, реализация которых не ограничена в соответствии с постановлением № 179.
- Намерен вернуться в место проживания (пребывания) в: 00 ч 30 мин. (время местное) «03» апреля 2020 г.
Согласно постановлению №179 мне было позволено приобрести белое полусухое.
Аккуратно положив тетрадный листок в паспорт, я вышел в Радеж за Рислингом.
***
«Поэт» на пандемическом — «отсутствующий». Основание его пребывания в мире, как всегда, иное, но окончательно потерявшее смысл. Его лишили ног, заставив иметь цель выхода на улицу. Его лишили рук, привязав к бюрократической машине. Его лишили рта, закрыв бары, где он читал стихи незнакомкам и незнакомцам. Ему оставили, как в издёвку, службу доставки и прямой эфир инстаграма, уравняв с артистами, мелкими буржуа, государственными клерками и домохозяйками.
Административная эпоха отныне держит поэта в одиночной камере с бытом — презренным врагом поэзии. Не представляется возможным, как писал Мишель Уэльбек, «войти в смертельный вираж», который подразумевает поэтический путь. И это в то время, когда патриарх призывает прихожан воздержаться от походов в храмы!
Повсюду чайные кружки, стаканы для зубных щёток, посудины для ёршиков, вазы для цветов, пеналы для шариковых ручек. Всё норовит вот-вот перевернуться, залив пол сладкой жидкостью, слюной, мочой, гнилой водицей и чернилами, будто в детской игре «Пол — это лава!», но где всё слишком по-настоящему, чересчур реально, гипербыстро, как в полуденном сне.
Дитя невроза и супруг трагедии, поэт, впервые в момент всеобщего чрезвычайного положения исчезает из виду.
Гомер, слепой аэд, воспевал подвиги воинов, когда слушатели находились в чрезвычайном положении — им грозило забвение.
Во время войны на Кавказе Пушкин поднимал казачье войско, чтобы рубить бошки врагам, когда слушатели находились в чрезвычайном положении — им грозил позор.
Александр Розенбаум пел в Афганистане перед ротой советских солдат, когда слушатели находились в чрезвычайном положении — им грозила бесславная смерть.
Сегодня — скандал! — постановлением №179 поэт лишён голоса. Поэт, выражаясь медицинским жаргоном, получил вечный отвод. Самый страшный отвод, хуже медотвода от вакцинации, это отвод от государственных (впрочем, уже давно) и (теперь) общественных дел.
Или причина отвода всё же в другом?
Может быть, постановление №179, как и его авторы, — лишь отрыжка того порядка вещей, который сложился намного раньше пандемии?
Возможно ли забвение сегодня, когда новейшие технологии хранят следы всего, что мы делаем в браузере?
Бывают ли честь и стыд сегодня, чтобы имело место подлинное презрение?
Возможна ли сегодня какая-иная смерть, кроме бесславной, чтобы бояться своей бесславной смерти?
Как пишет в своей диатрибе Эразм Роттердамский, так скажу и я, Марк Лешкевич: «Я сопоставил. Пусть другие вынесут решение». Например, философы.
***
Почитая философов, я отказываюсь от подражания им и выбираю иной путь. Я звоню бабушке. Рассказываю ей о сне, который снился мне. Как мы с друзьями в деревне валялись в зелёной траве и прыгали через компостную яму. Пошёл дождь, и в одну минуту двор опустел. Запахло сыростью и обветшалостью. Как бывает во сне — внезапно — я понял, что началась осень, а значит пора надевать куртку, но я, одетый по-летнему, почти без всего, стою посреди двора, и ветер крепчает. Сам того не заметив, я принялся читать бабушке свои новые стихи, с рифмой и белые, верлибры. Про леса, которых нет в нашей степи. Про итальянское кино, которое смотрел недавно, и даже про алкоголь. Она слушает меня, слушает в трубке и говорит:
— Это, конечно, всё хорошо, дорогой. Молодец ты, как всегда… Но… у тебя есть куар-код?