Самсон Либерман
Меня не интересует вопрос о существовании полов и гендеров (и разница между ними для меня тоже не принципиальна). Скорее меня удивляет, что несмотря на тысячелетия деконструкции (начиная с андрогинов Платона), различие между мужским и женским продолжает эффективно работать, причем внутри самой этой философской практики. Мальчики и девочки не просто отличаются друг от друга, но и деконструируют это гендерное различие по-разному. Если говорить совсем грубо, то мужская философия пола и гендера (в том числе критическая) отличается от женской. Есть гендерное различие в самом различении (или не-различении) гендеров.
Еще раз повторюсь, я сознательно (можно сказать, что из соображений безопасности) обхожу стороной вопрос об онтологическом статусе этого “различия в различении” (реально оно или сконструировано), о его репрессивности или эмансипаторности, о том, хорошо это, или плохо. Я лишь говорю, что высказывание по типу “это скорее женская философия чем мужская” (или наоборот) не-бессмысленно, скорее всего мы понимаем, о чем идет речь, когда слышим подобное. И, что самое главное, это гендерное различие внутри философских практик эвристично, оно позволяет нам увидеть что-то, чего без него мы увидеть не сможем.
Самый простой способ провести границу между женской и мужской философией – это указать на автора или авторку. Феминизм – это философия, которой занимаются женщины. А еще интуитивно кажется, что женщины скорее занимаются эстетикой, чем социальной и политической философией; антропологией, чем эпистемологией; культурологией, чем онтологией. Но тут возникает некоторое противоречие, феминизм, став особой областью философии и сообществом (зачастую закрытым), стал при этом своеобразным “загончиком” для женщин в философии. Об этом, например, не так давно писала у себя в канале Лолита Агамалова, собирая феминистический ридинг по не-феминистической литературе.
И именно этот импульс “выхода” за пределы феминизма как особой области ответственнен за появление феминизма как оптики или даже “стиля” в философии, которые могут встречаться в совершенно разных областях и разделах. В частности, проект самой Лолиты (на наш скромный взгляд) отчасти является именно такой попыткой феминистического пересмотра онтологии политического.
Итак, женская философия – это не просто философия, которой занимаются женщины и даже не сообщество или область внутри философии. Феминизм обладает не только собственным предметом но и методом, и они с необходимостью сообщаются друг с другом. Если предмет вашего философствования – это “женскость” и “женщина”, и вы занимаетесь философией рефлексивно, ваши подходы к этому предмету должны быть ему адекватны. Историю необходимо мыслить исторически, революцию – революционно, а феминность – феминистически.
Самым ярким примером такого гендерного различения оптик и подходов в мышлении и философствовании можно считать эссе Урсулы Ле Гуин о теории литературы хозяйственной сумки. Она предлагает отличать мужские “истории-копья” или “истории-стрелы” (в которых линейная структура, основной конфликт и главный Герой) от женских “историй-сумок” или “историй-мешков”. Последние скорее отсылают к собирательству чем к охоте; скорее к накоплению, чем к трате.
Романы, о которых она говорит и которые призывает писать и читать, не имеют ключевого героя и конфликта, фиксированной линейной структуры. В них множество героев и героинь (или даже скорее людей, а не героев), множество переплетений и обстоятельств, а центральное место (если оно есть) занимает не конфликт или конкуренция, но сосуществование. И такие истории, она настаивает (и демонстрирует личным писательским примером), не менее (и даже более) интересны, чем давно приевшиеся приключения, убийства, завоевания, покорения и прочая экспансия.
Ключевая характеристика женского письма для Ле Гуин – это актуализация множественности, которая противопоставляется мужской претензии на универсальность, скрывающей под собой репрессивную бинарость и прочие неприятные вещи. Этот мотив “радикальной множественности” станет ведущим для, например, Харауэй, Барад, Цзин и многих других философинь, проблематизирующих феминизм именно как оптику (а не область) в философии, прежде всего в онтологии природы. И, как поет известная певица: “если бы мне платили каждый раз”, когда этот круг авторов пишет про осу (которая скорее пчела) и орхидею у Делеза, я бы в своей сумке накопил довольно серьезное состояние.
Но не Делезом одним! Кроме противопоставления множественности и универсальности важен также мотив отказа от “героического”. Последний, например, четко присутствует в экзистенциализме у Хайдеггера или Сартра. Так или иначе, со всеми оговорками про позднего и раннего Хайдеггера, заброшенность, радикальная свобода, бытие-к-смерти – это пограничные ситуации необходимые для подлинной экзистенции, это столкновение с абсурдом и внешним, но необходимое для актуализации самого субъекта, героический подвиг самонахождения. Мужество.
Левинас же, например, трактует подобные столкновения не как возможность обретения себя и роста над собой, но скорее как потери, как ситуации столкновения с собственным бессилием. Опыт смерти – это не столько выход к собственным пределам, но встреча с другим, с тем, что не может быть пережито в качестве моего, с тем, с чем я не могу справиться. “В приближении смерти важно то, что некоторых пор мы больше не можем мочь; именно здесь субъект утрачивает свое субъективное властвование”. Смерть для Левинаса – это наиболее яркий пример невозможного опыта или опыта другого, который не может быть понят в качестве некоторого положенного мной “объекта”, это то, что не может быть “явлено” и “представлено в свете”. Смерть – это неустранимая тайна и темнота, с которой не только невозможно совладать, но которая ставит предел мой возможности совладать с чем-либо, моей “героической” субъектности.
Женскость же для Левинаса – это один из примеров “позитивного” проявления такой друговости, в котором оно предстает как некоторая сущность, а не только как мое отсутствие. Эрос – это всегда история не про слияние в одно (синтез, андрогин, экстаз), но про пару, про неустранимость другого. Женское – это событие, которое он противопоставляет субъекту (власти, действия, познания и т.д.), оно действует но не через трансцендирование и просвечивание, но наоборот через уклонение от света и сохранение тайны. Это сокрытие себя, парадоксальным образом служащее отношением с другим, он называет целомудрием, способность оставаться другим.
Опуская немого романтический флер Левинаса (от которого он тоже кстати несколько раз пытается отстраниться, правда не очень удачно), женскость – это особый способ участия отношений, который он противопоставляет классической “героической” и “просветительской” субъектности. Его ключевое отличие – возможность сохранение множественности, противостояние универсальности и тотальности, тогда как ключевая характеристика субъектности – это установление власти света, то есть просвещение, когда любой объект оказывается существует исключительно в свете познания или действия субъекта. И такое отношение возможно благодаря особой форме действия (или не-действия), которое он называет целомудрием. Это уклонение от света, самосокрытие, предоставляющее возможность существовать другому.
Этот аскетический мотив самоограничения четко присутствует в современной антропологии, например у Вивейруша де Кастру в “Канибальских метафизиках”. В числе прочего он предлагает метод “контр-интерпретации”, который вполне созвучен идеям Левинаса о “целомудрии”. Речь идет не столько о приостановке собственной интерпретации антрополога, сколько об отказе от понимания результатов антропологических исследований как продуктов “переноса” и “набрасывания” на изучаемый объект некоторых предпосылок и установок субъекта. То есть мы должны отказаться от условно кантовской процедуры рефлексии над собственными методами и априорными формами (скорее признать ее недостаточной). Поскольку объект антропологии – это, строго говоря, не совсем объект, это не безмолвная “вещь-в-себе”, это другие люди, активно участвующие в производстве антропологического знания.
Контр-интерпретация – это рефлексия установок и методов чужой интерпретации. То есть мы не столько должны приостанавливать свою интерпретацию, сколько обратить внимание на то, как нас интерпретирует другой. Мы должны стать объектом интерпретации, посмотреть на себя глазами другого. Важно, что мы не просто “даем другому простор для действия” или “даем ему слово”, этот простор и слово у другого всегда были, просто мы их не замечали, будучи, по выражению Левинаса, “по-декартовски загроможденным собой”. Мы скорее прекращаем свой поток сознания, пытаясь услышать и увидеть, что все это время другой говорил и делал.
Сам де Кастру иллюстрирует свой метод на примере антропологии южных индейцев, однако можно это сделать и на более привычных примерах. Как в случае с Левинасом, так и с де Кастру нас смущает некоторая романтизация и(или) экзотизация другого. Другого не обязательно искать на других континентах и планетах (например Венере). Универсализм и игнорирование друговости – это плохо, но расчеловечивание и экзотизация – наверное еще хуже. Для нас важно (о чем мы и говорили в начале), что женскость (или, например, восточность) – это не просто друговость, но это другая оптика и другое мышление, другой способ определять друговость, различие в различении. Это не совсем активность и(или) субъектность в привычном нам понимании, но и не пассивность и(или) объектность.
Можно эту пассивность как практику показать на примере недавней экранизации “Сегуна” Джеймса Клавелла. Европейцы показаны как колонизаторы, главный герой рисует карту, на которой мир поделен между собой европейскими державами. Важно, что это именно карта, это способ действия игнорирующий другого, представляющий его как пустое пространство. При этом, нельзя сказать, что японцы не амбициозны, не властолюбивы или пассивны, но у них нет возможности игнорировать Европу, поскольку она активно вторгается и навязывает себя.
Сегуном становится тот, кто наиболее искусен в выжидании и провокации на необдуманные действия, в том числе и европейцев (за что Торунага часто получает упреки в “не-мужественности”). Схожий мотив выжидания и “действия не-действием” мы можем найти и в “Доме Дракона”, когда выжидающая на Драконьем Камне Рейнира оказывается сильнее активно действующих соперников, в том числе и своего мужа, который только в последний момент смог проявить “не-мужественность” и удержаться от неминуемого поражения.
Итак, женское и мужское – это не просто объекты или типы или места в организации или различии. Это формы организаций и различий. И важно, что это не только формы действий или практик, но и формы рефлексий, теоретические и философские оптики.
Йоэль Регев в относительно недавнем тексте сформулировал это различие в различении как разницу парадигм “резонанса” (сочетание несочетаемого, радикальная множественность) и “трансгрессии” (выхода за пределы, и выхода за пределы выхода). Левинас, Де Кастру, Харауэй и прочие мыслители и мылительницы, которых мы в этом тексте причислили к теоретикам женского, он причисляет к приверженцам парадигмы резонанса. Батай, Сартр, Хайдеггер и другие певцы экстаза и радикальной свободы оказываются в лагере трансгрессии. Первые стремятся удержать противоречивую множественность, вторые – выйти за пределы этой множественности, снять противоречие в некотором (условно гегелевском) синтезе.
Нам очень близка эта картография современной ситуации в философии, Регев прямо называет конфликт между резонансом и трансгрессией претендующим на звание основного (правда, для него он таковым на самом деле не является, но это сейчас не важно). Мы готовы согласиться с такой трактовкой, однако необходимо сделать одно замечание. Подобные поиски “основного конликта”, противопоставления женского и мужсого, востока и запада – это построение бинарных оппозиций, которое современной феминистской мысли зачастую не свойственны. Также как и “Восток” – это проблема именно западной философии, “Женское” – это проблема мужского философствования. И как показывают уже приводимые нами примеры философских проектов, оппозиция между мужским и женским современный феминизм практически не волнует.
Проект Де Кастру – это перевод и вполне западная (французско-язычная) модель чужой, южно-американской мысли. Также как и “Сёгун” Нетфликса – это адаптация, экранизация вполне западной книжки о чужом Востоке. Также как и этот текст – это вполне мужская (бинарная и линейная) схематизация и адаптация чужой мысли.
Но также как и указанные переводы и адаптации, этот текст отсылает к внешнему и оригинальному, пытаясь (наверняка не всегда успешно) пройти между Сциллой и Харибдой романтизации-экзотизации и универсализации-тотализации другого.
Самсон Либерман:
ВК — «Казань философская«
ТГ — https://t.me/kznphil «Казань философская»
Заглавный рисунок Аркадия Тропинкина