Анастасия Торопова поговорила с профессором РГГУ Александром Марковым о его писательской продуктивности — ведь он является редким интеллектуалом, кто выпускает регулярно по одной книге в год, помимо того, что преподает в вузе, записывает видео, занимается научными исследованиями.
Первый вопрос — как бы вы объяснили: из чего состоит ваша философская работа? Чем вы занимаетесь? В данный момент какими процессами и проектами вы увлечены?
Каждый семестр я читаю какой-нибудь новый курс, в этом семестре мне поручены новые курсы «Кинематограф как коммуникативная система» и «Современная виртуалистика». Кроме разработки учебного пособия я обычно по каждому новому курсу готовлю несколько научных статей: идеи некоторых рождаются еще до запуска курса, идеи других — на семинарах. Плох семинар, даже общеобразовательный, если он не стал ядром будущей статьи — если такую статью напишет студент, это замечательно, но если преподаватель — это станет частью нормативного преподавания дисциплины. Поэтому сейчас я работаю над этими темами. Виртуалистику я хочу представить не только как она разрабатывалась сообществом Института Человека, но и в связи с дискуссиями о возможных мирах и медиатеорией, которую мои студенты знают. Например, можно ли сказать, что пересечения между возможными мирами напоминают пересечения внутри сетевых медиа? Или что критерии истинности пропозиций по отношению к возможным мирам напоминают проверку связи? Развитая медиатеория, от Маклюэна до Киттлера, в объединении с дискуссиями, например, спором Куайна и Сёрля о неопределенности перевода, создает новую, третью дисциплину.
Очень многое я делаю совместно с коллегами, часто с филологами или социологами, но иногда и с философами. Так, с Оксаной Александровной Штайн мы сейчас изучаем чувственное восприятие под необычным углом, имея в виду не регулярное его функционирование, а наоборот, сломы, quiproquo, практическую синестезию и театрификацию чувств. Наша идея состоит в том, что нужно изучать не существующее или не существующее, но именно сломы, переломы от того к другому. Оксана умеет сделать философию из любой первой вещи, но это не будет «философия ложки» в банальном смысле, как адаптация философии к ложке. Наоборот, ложка станет такой призмой пересечения смыслов и создания многих новых смыслов.
Вы всегда были заряженным на творчество? Или можете выделить переломный момент, когда вы стали производить большое количество устных и письменных текстов?
Да, я всегда любил писать, хотя всегда приходилось много преподавать. Здесь для меня примером были мои учителя, начиная со школы. Так, школьный учитель литературы Юлий Анатольевич Халфин говорил, что он не может повторить один и тот же урок в двух классах, получаются два разных урока. А значит, и два разных эксперимента, и два разных результата эксперимента, и два разных научных достижения — и всё за два раза по 45 минут! В школьные годы я уже от старших коллег узнал, например, о Мамардашвили и его работах. Были и другие учителя в школьные годы, например, философ и политик Виктор Владимирович Аксючиц постоянно говорил о письме как необходимой части духовного усилия, что философ не может не писать, как птица не может не петь. Письменное здесь — это некоторый знак состоявшегося усилия, письмом нельзя не поделиться, как нельзя не поделиться радостью. Или Маргарита Вениаминовна Силантьева, сейчас профессор МГИМО, учила парадоксальности — для нее философия, когда она объясняла ее школьникам, была постоянным отходом от рутинных привычек мышления, от фетишизма вещей, от мифологизма, от дорефлексивного состояния, в том числе, эпигонского романтизма. Но это не был выход просто в рационализм, просто нужно было учиться противопоставлять состоятельную мысль несостоятельной. А в университете собеседников стало еще больше, а когда я собеседников не находил, я писал еще больше.
Что вас мотивирует или заставляет писать по книге в год?
Я иногда называю себя графоманом по двум признакам. Во-первых, письмо меня радует, как другого радует рыбалка, или хороший обед, или путешествия. Письмо для меня экстатическая практика, потому что оно позволяет соотносить тебя с тем, что намного больше тебя. Простые восторги окажутся пустыми, а вот экстатическое письмо всегда содержательнее, оно показывает метод, как какие-то большие, не охватываемые одним оглядом понятия, становятся частью нашего опыта и нашей мысли. Во-вторых, мне трудно воспринимать какую-то резонёрскую критику, как критиковали мои переводы классической философии, для меня это сплошной куайновский «гавагай». Графоман тоже не может слышать критику, он не понимает, чем он пишет хуже Толстого. Я исхожу из концепции конгениальности, как и мои друзья: что если ты читаешь лекцию о Гегеле, ты хотя бы немного Гегель, если ты пишешь предисловие к Платону, ты отчасти Платон, если комментируешь Толстого, то в чём-то вполне Толстой. А таких лекций и таких предисловий и комментариев у меня сотни прочитано и написано за всю жизнь. Постижение великих философов дается экстатически, а не филологически — ты выходишь из себя и ставишь себя на место Платона. Экстаз письма для меня просто эмпатия в квадрате, и всё.
В журнале много молодых авторов, которым интересно услышать советы от писательских мэтров. Можете поделиться вашим писательским процессом, чтобы мы с читателем могли вообразить как вы пишите книги? Есть ли у вас выверенная процедура? Или, наоборот, материал накапливается, и потом вы его собираете и превращаете в книгу?
Иногда написание книги начинается с сердитого состояния: «Ах, вы считаете, что я не философ, а журналист. Да я вам покажу, что я собеседник Декарта и Канта». Материал я собираю всё время, например, я читаю книги всегда с ручкой, и не только подчёркиваю, но и пишу маргиналии на полях — библиотека ученого это его лаборатория, а в лаборатории всегда что-то происходит, книги должны становиться исписанными. Статью я обычно набрасываю в электронном блокноте (программе без форматирования), а потом переношу в файл текстового редактора и там это ядро расширяется, становится изящным — это как превращение пьесы для фортепиано в симфонию для большого оркестра, в том числе с необычными экспериментальными инструментами.
У Ролана Барта есть ироничное эссе «Писатели на отдыхе» в книги «Мифологии». Как бы вы описали философа на отдыхе? От чего философ устает и как он восстанавливается?
Герои эссе Ролана Барта сейчас нас окружают. Любому менеджеру, любому человеку со своим делом, приходится работать на отдыхе, постоянно открывать ноутбук и смартфон. Ведь сейчас один человек и придумывает продукт, и встречается с инвесторами, и держит даже в отпуске команду сплоченной, и пишет тексты для продвижения продукта. Отдельные профессии вроде пиарщика уже вчерашний день, сейчас каждый ведёт свой авторский проект от первого замысла до постоянного поддержания социального внимания к нему. Так что бартовский писатель на отдыхе — это любой менеджер и любой вообще работник какого-то инновационного или не очень инновационного предприятия. Поэтому и с литературой у нас в целом неплохо.
Философ восстанавливается, когда есть возможность работать в своем ритме. Например, преподаватель не может выйти из аудитории на 10 минут и сходить за кофе, попросив студентов его подождать. А вот текст может 10 минут подождать, когда я завариваю кофе. Поэтому если я сначала преподаю перед взглядами студентов, то письмо для меня отдых. Я могу писать и чавкать булочкой! Я могу писать и начать смотреть новый фильм, увлечься, а потом после фильма как раз всё встанет на места в моей статье и она будет закончена.
А как лично вы предпочитаете отдыхать? В одиночку или в компании? Чем вы занимаетесь, чтобы восстановить силы?
Компанию философов при ненормированном рабочем дне собрать трудно: у кого занятия со студентами вечернего отделения (когда я пишу «вечерники», большая часть адресатов прочитывает «вечеринки»), у кого срочный отчёт или исправление статьи по замечаниям рецензентов. Идеальным отдыхом были для меня мировые конференции, если она проходит в замке, или университете небольшого города, или даже большого города — тем интереснее по музеям походить. Здесь беседы с коллегами переходили в усвоение их способов работы, по самому ритму, по движениям рук, видишь, как эти знаменитости создали те книги, которые переведены уже на русский язык. Вот это лучшее восстановление сил.
В заключение могли бы вы дать нашим читателям два совета: один совет относительно работы и другой касательно отдыха.
Совет относительно работы простой — не позволяйте, чтобы вас превращали в средство достижения целей. Конечно, многие из нас перегружены. Но бывает так, что человека не очень нагружают, но превращают в средство, например, в какой-то институциональной борьбе, или только «чтобы было». В духе «эта статья пустая, но напечатаем, пусть будет». Это решение и превращает автора в средство, в подпорку, в массу для заполнения пустоты. А можно и при большой занятости показывать, что ты цель самому себе, а не средство для себя или других — самоэксплуатация тоже разрушительна. А вот самосознание, творческое выстраивание себя, импровизирующий артистизм, превращение себя в театр истины — это самое оно. Это и делали Бахтин, Выготский, Шкловский и другие великие, кто для меня пример.
Совет об отдыхе таков — если даете себе волю, давайте ее во всём. Иначе, например, дав себе волю только загорать, и не дав волю гулять по парку, вы сгорите на солнце. А дайте волю всему — и сну, и еде, и бегу, и прыжкам с парашютом, и серфингу, и музеям, и танцам, и концертам классической музыки, и плаванию до ближайшего мыса. Вот дав себе всю волю, вы не повредите себе, не будете не объедаться, ни рисковать здоровьем как-то иначе. Напротив, всё будет вольно, с наслаждением и радостью, без излишеств.
Об авторе:
Александр Викторович Марков — российский философ, литературовед, искусствовед, культуролог, переводчик, арт-куратор. Доктор филологических наук (2014).
Контакты:
https://vk.com/markovius
https://www.youtube.com/@AlexanderMarkovius