«Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их». Пс. 2:3.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Город, по которому я возвращался домой, казалось, приготовился к осаде. Я пробирался по нему, уподобляясь неприкаянной душе на забытом еврейском кладбище. Обстановка похожа на предвоенную, когда все события уносятся куда-то далеко в непрозрачную сероватую пустоту. Я сам не знаю, но об этом мне когда-то рассказывала моя еврейская прабабушка. Быт уничтожен, все живет какой-то своей жизнью, троллейбусы и автобусы решили передвигаться самостоятельно, и бывает, что не уехать домой. Идешь по городу, ждешь сирену: «Уважаемые жители и гости города…». В покинутом историческом центре раскинувшиеся каналы напоминают затопленные дождями окопы. Страшно подойди к ним, ведь из темных вод на тебя взглянут мертвые глаза уничтоженного батальона. Я не подходил к каналам. Разорванная в клочья форма и брошенные винтовки. Ржавые гильзы, оставленные лошади, дырявые барабаны. Сотни мертвых глаз. Иду по городу в надежде добраться домой, но такси слишком дорого, а транспорт не ходит. Мимо снуют серо-синие тени с красными линиями на спинах, эти тени жаждут получить от тебя пропуск, которого нет, ровно как и денег на штраф. Бегу проходными дворами. Горящие огни в домах: каждый — жизнь, каждый — своя вселенная, свой очаг. Домашний очаг, у которого столетиями женщины в белых расшитых рубахах собирали детей, чтобы накормить их и рассказать сказку, рассказать про историю семьи и про Бога. Куда делись эти женщины в белых рубахах?
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Чем дальше от центра, тем холоднее. Дождь жирнее и сочнее, как будто на небе воду смешивают с высокооктановым бензином. Урны завалены пустыми банками из-под пива и сивухи, под ногами чвакают мокрые окурки, а неработающие фонари больше похожи на виселицы для грядущих революций и бунтов. Скоро ОНИ выберут себе цвет для флагов, ведь не важно какого цвета флаг у революционеров – черного или красного, синего или радужного. История рифмуется и в ней, чем глубже погружаешься, тем больше постигаешь главный локомотив человеческой истории, в которой на так уж и трудно потеряться. Намного проще потеряться во дворах окраины, идя на свет домашних очагов, вспоминая мамины руки, поэтому я спрятался под навес, где на меня смотрит промокший разносчик еды: он выжат, голодные волчьи глаза устремлены в телефон, из которого в нашу реальность пробивается железная система, для которой есть только цифры и красные полосы на брюках и спинах серо-синих теней. Она сожрет доставщика, а потом ОНИ придут жрать ее. Только выберут цвет для флага. Локомотив человечества — это глупость и случай в разных пропорциях, разных соотношениях, но кроме них у людей ничего и не осталось. Полки на площади, флаги, столбы, матросы. Все повторится.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Я иду вместе с разносчиком по улице, мы не сговаривались, не проронили ни слова, но идем вместе, правда, не знаю куда. Он курит дешевые сигареты с кнопкой, а мне неудобно попросить у него одну. Пока я иду с ним, есть шанс, что до меня не дотянется всеохватывающая Рука серо-синих теней, что в глаза не посмотрят отблики Московского Царя.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Мой домашний очаг давно потух, в небольшой квартире нет никого кроме меня и светящихся сотнями окон гигантских домов снаружи. Раньше здесь был свой очаг, ему на место пришли короткие встречи и редкие искры, в которых каждый видит и слышит только себя. Теперь уже в этой квартире я не чувствую домашнего уюта, теперь уже я его нигде не чувствую. Я не включаю свет, а просто сажусь на стул и смотрю на чужие горящие окна во дворе. Когда смотришь в окно, вспоминается та самая тюрьма без надзирателя с прозрачными стенами и одним глазом наверху. Кажется, что я и есть этот самый глаз, который созерцает все происходящее в мире, как будто я глаза самосознающего Господа, чей взор устремлен не наружу, а в себя.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Иногда я смотрю из окна на проезжающие по двору машины с красными крестами. Эта жизнь, преисполненная наивности и святой глупости, всегда казалась мне чем-то ненужным. Когда под окна приезжает машина с красным крестом, и тебя выносят запакованного как курицу гриль. Вся жизнь людей свелась к ненужному и глупому. Просвещение обмануло нас, эпоха Просвещения, эпоха великих идей и идеологий, становления партий и революций обещала нам свершения и новое общество, обещала рай на земле. А вместо него люди могут купить себе садового гнома, чтобы поставить его в пятнадцати метрах от своего дома. И не метром дальше.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Я поручик Императорской армии, пробирающийся по тылам красных. Вокруг красные, одни красные, бывшие красные, но красные и есть. А Императора уже нет на белом свете, давно нет, а императорская армия осталась и поручик остался – вот и вся армия. Бреду, натянув на голову шапку, по-крестьянски, смотрю в землю, чтобы не схватили, чтобы не отправили в ЧК. Хотя какой я поручик Императорской армии с моим происхождением. Как и мои предки, я должен быть в рядах ЧК. У одной прабабки фамилия Рубина, у другой Штейн, забавно. У мамы была совсем другая фамилия, после морока советской власти. После морока и женщин в белых рубахах у очагов не осталось. Что же мы на своем поле как подпольщики, как крестьяне, прикованные к своему наделу до выкупа, в своем городе как молочные поросята на убой, каждый в своем хлеву. На другой стороне улицы показались две сине-серые фигуры. «Стой!» — кричат они. Им нужен пропуск, а пропуска у меня никакого и нет, как и денег на штраф. Поэтому я удираю как могу, бегу по холодным весенним улицам и дворам, пустынным и промерзлым дворам. А в спину мне смотрят из окон крестьянские глаза.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
На улице Маяковского не было ни души, как будто чума съела всех наверху. Не было ни одной живой души, только две прозрачные тени искали что-то в пробивающейся траве. Ищите и обрящете, дорогие. Каждый борется с действительностью как может, каждый сражает реальность на что хватает его смелости, фантазии и глупости, так не судите детей и стариков, что поддаются искушению уйти в зыбкие поля дурмана. Они в итоге все боятся, боятся смерти и ищут Бога, но в густом тумане все дороги ведут в другую сторону. Я проходил мимо церкви, из окна которой до меня долетала грустная мелодия вечерни, храм был пустой, до служб никого не допускали серые тени. И только два одиноких батюшки служили перед Его лицом.
Перекрестился.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
В баре было полно народа. На воздух можно было вешать топор, курили внутри, на улицу выходить нельзя, потому что засекут. Серо-синие тени не только штрафовали, но и уносили весь алкоголь, кассу из бара, иногда прихватывали чей-то телефон или кошелек на нужды революции, затянувшейся на столетия. Во время тотального бесправия им было можно и никто не способен помешать. Поэтому окна закрыты картонками, света почти нет, путаешься в людях, стряхиваешь пепел мимо баночки из-под сметаны, бармены наливают пиво мимо кружек, оплата только наличными или переводом. Играет джаз, люди в пиджаках и платьях пьют и веселятся, темнокожий трубач выдувает медь. Каждую секунду могут нагрянуть копы. Я снова оказался в благословенных 30-ых, я снова запускаю руки в карманы длинных брюк и поправляю клетчатый пиджак, а еврейская девушка напротив меня впервые попробовала виски. Теперь она сверлит меня глазами, несмотря на итальянца, вьющегося вокруг нее. Неожиданно мы оказываемся в центре зала и кружимся в танце, смеемся, я обнимаю ее за талию, а он прижимается ко мне своей нежной щечкой. Сначала сквозь картонки видны тени, они увеличиваются и вот уже серые гвардейцы чуть ли не выламывают дверь, а мы уносимся через черный ход и убегаем дворами. Она смеется, у нее есть бутылка вина в шоппере, и мы гуляем по дворам, собирая наш разбитый отряд, говоря полушепотом. Сквозь зеленое стекло мир казался совсем не таким, к которому я привык, огромный город вокруг расплывался вместе с закрытыми кафе, музеями, театрами, метро, на котором уже не поехать домой, уперевшись в подмышку мужику с двумя огромными сумками.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Девушка улыбается. Я не знаю ее имени, но каберне шепчет мне, что мне нравится ее улыбка. Я не могу отказать каберне, кто я такой, чтобы отказать каберне? Она не любит питерцев, потому что сама хочет быть питерцем, но не может по праву рождения, как и я. Несмотря на то, что я родился в Городе. Между питерцем и петербуржцем есть огромная разница, ведь петербуржец – это потомственный житель города, его костяк и его корпорация, настоящие граждане своего государства, готовые единым строем гоплитов затоптать любого, кто посягнет хоть на кусок плитки в их родном месте. Питерцы – другая порода, обычно два поколения родившихся в городе, чьи предки переселились сюда после блокады.
Девушка ненавидит питерцев, но лишь потому что сама хочет быть питерцем, но ей не сподобилось родиться в Самаре, а не в Петербурге, поэтому она ищет с ними любых возможных контактов, но когда не получается, вспоминает о своих «корнях из народа».
«Твой же отец офицер, — спрашивает она у меня, отпивая вино, — я правильно помню?»
Да, мой отец — русский офицер, а мама — крещенная еврейка, поэтому моя судьба сложилась так, что я провел жизнь вдали от родного города, но рассказывать хоть кому-то о «малой родине» здесь не имеет смысла, ведь современная Северная Венеция – это город мигрантов, а мигранты невыгодно отличаются комплексом неполноценности, поэтому стоит тебе упомянуть хоть-что то о «регионе», как на тебя посыплется залп похлеще, чем из арт-установки Град:
А у нас в Уфе, Люмен, слышал? Там главная улица, в Саратове набережная, а там еще бамбук растет, Бугульма, поселок такой, Стасон Сизый, реппер, не слышал чтоли, наш с Краснодара. У нас в Ростовском университете случай был такой, я из Набережных, ты че, Летова не уважаешь, земляк мой!
И каждый норовит рассказать тебе про горячо любимый Таганрог или Нижний Новгород, который и в страшном сне не приснится теперь, но отталкиваясь от которого так удобно создавать свою личную индивидуальность. Поэтому даже про свой уникальный край я предпочитаю не рассказывать как и о своем русско-еврейском происхождении, чтобы не вызвать на себя огонь прямой наводкой из ностальгии и панибратства. Но ей я проболтался о родословной и теперь вынужден терпеть заделы на родство:
«Офицер, значит, ну у меня также, папа бизнесмен. И что, что бизнесмен, главное, что мужик суровый, настоящий мужик такой, как твой же. Ты ему доброе утро – он тебе на в морду и пятьдесят отжиманий, ты ему – кофе принесешь, он тебе поджопник и сто подтягиваний, да-да, ведь мы из регионов такие, суровые, вот мой отец, и ладно, что бизнесмен, зато военник есть, от армии как-то откосил, поэтому почти офицер, он же мог на даче с видом на реку Самару мне комнату не давать? Мог ведь, чтобы я на полу спала, да какой на полу, на улице, на холодной земле и лопухом укрывалась, мог ведь, суровый ведь мужик, региональный, наш, от земли так что почти офицер, а Самара почти Мурманск, так что мы с тобой почти брат с сестрой, родные души, мы же оба здесь чужие, как и все остальные приезжие, как и все питерцы на самом деле, вокруг трудно найти хоть кого-то здешнего, кого-то своего».
Все какие-то посторонние и неприкаянные.
Я трачу последние деньги на такси, чтобы мы оказались дома, где снова не зажигаю свет. Если она и говорила свое имя, то я его не запомнил. Между нами нет никакой стены, нет ни маски, ничего остального. Люди вокруг умирают сотнями, поэтому смысла не играть в эту викторину я не вижу, все равно не сегодня, так завтра меня вынесут запакованным в фольгу как курицу гриль. Когда все потухло и она уснула, я снова смотрю в окно и вижу весь мир, словно я и есть тот самопознающий себя Б-г, словно я и создал человека, чтобы познать самого себя. А в душе трепетала радость, что если у меня дома остались одни угли, то где-то еще есть домашние очаги, а значит будут и матери в белых рубахах с теплыми нежными руками, которыми они обнимут своих детей. Самое страшное – не обнятые дети.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Сначала заболело горло и появился слабый кашель. Я думал, что слишком долго гулял по городу этой ночью, но чем дальше, тем становилось хуже. Постепенно в легких начало жечь, заболело сердце, я только и делал, что спал и отпаивался чаем, пока тот не иссяк, и тогда решился броситься к магазину за пачкой чая и гречкой, чтобы хоть что-то съесть. Стоять было трудно, меня шатало, ноги проваливались сквозь землю, на улице обдувал ветер, а мелкие капли кололи глаза и щеки. Свинцовое небо укрывает город словно простыня. Но она кажется знакомой, теплой, домашней и маминой. Мама всегда заботилось обо мне, даже когда я и не болел, боялась, как бы чего не вышло, и я привык быть укрытым теплой маминой простыней. Именно через маму я впитал тот утраченный древний восток, любовь к мистике, кудрявые волосы и характерный нос. Я готов упасть здесь и сейчас на грязный асфальт, только чтобы моя заботливая мама убаюкала меня, погладила нежными руками, а наутро станет легче, горячий металл из легких откачают. А сейчас я вижу мамины глаза, в них вижу еврейскую слободу, затерявшуюся где-то между Польшей, Россией, Беларусью и Украиной, своих предков, собирающихся в синагоге, бредущих через германские земли. Чуть не упал на асфальт, все тело трясет, в ушах слышится неразборчивый шепот, в палатке с фруктами воскуряют благовония и приносят жертву Ему. Львы с рекламного плаката смотрят на меня, как будто эти львы защищают свиток Торы. Я оставляю скинию позади и вижу десять рассыпанных яблок у дороги, обхожу, чуть не падая замертво, хватаюсь за сердце. А сотни моих предков идут и идут из Рима, бегут из плена египетского и вавилонского, умирают в газовых камерах и смотрят, смотрят на меня как на предателя, как на покинувшего. Тут же раздаются иерихонские трубы, сейчас начнется атака и тысячи сынов земли обетованной кровью докажут свое право на свою Родину. Раздается сирена, я не слышу слов объявления, они сливаются для меня во что-то непонятное, становятся похожи на шепот в ушах, и постепенно я различаю как над городом гремит:
Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад.
И проходящий мимо отец ведет сына на холм.
В сердце нещадно жжет. Свет в глаза начинает мерцать, сквозь помехи я улавливаю отблески от пробивающегося тусклого солнца.
Первое, что я вижу — золотой крест и я ковыляю к самой ближайшей постройке — к закрытой от всех церкви, куда может войти только пара батюшек. У церкви стоят серо-синие тени, но не подходят ко мне, а ждут, смотрят, чтобы выписать штраф. Не хватает сил, держусь за сердце и стекаю у входа в храм в холодную весеннюю грязь.
Ничтожество, пыль дорожная, крещенный еврей, предатель – смотрят на меня тысячи глаз из глубины веков.
Я — колос без корней, срезанная верхушка дерева, не русский и не еврей, нет ни русского, ни еврея, ни эллина.
Се человек.
Уважаемые жители и гости города! Соблюдайте режим самоизоляции, не забывайте проветривать помещения, при признаках недомогания вызывайте врача. В случае нарушения режима самоизоляции предусмотрена ответственность вплоть до уголовной.
Надо мной склоняется белый силуэт и спрашивает, где я был, с кем виделся, рот и горло жжет, я не могу говорить, потому что долго дышал через трубку. Я не могу вспомнить ее имени и не могу назвать бар, в котором мы были. Из меня не выдавливается ни одного слова. Пока они идут моим жженым горлом, то теряют всяческий человеческий облик, и белый силуэт слышит лишь орочьи всхлипы. Холодно и одиноко, никого не пустят посмотреть, как я горю. Мне нужно, чтобы мама укрыла меня, а здесь все чужие, закрытые слоями защиты, как и все остальные приезжие, как и все питерцы на самом деле, вокруг трудно найти хоть кого-то здешнего, кого-то своего.
Почувствовать мамины прикосновения.
Перед глазами снова мой двор, который вмещает целый мир. А в душе трепещет радость, что если у меня дома остались одни угли, то где-то еще есть домашние очаги, а значит будут и матери в белых рубахах с теплыми нежными руками, которыми они обнимут детей.