Станислав Зотов
Традиционно на Западе считается, что мышление важнее знания. Как рекомендует Шопенгауэр, следует меньше читать книг и больше думать самому. Знания для европейского человека – всегда что-то «школьное», то, что нужно принять на веру, желательно не задумываясь. Кант критиковал так называемую «школьную философию», противопоставляя ей плоды самостоятельного размышления. И вообще, согласно тому же Канту, способность мыслить без чьей-либо помощи – это именно то, что отличает человека Просвещения: интеллектуально самостоятельного, рационального, свободного от догматизма.
Несмотря на это, de facto сегодня мы имеем обратную и ситуацию: в школьных да и университетских стенах развитием мышления обеспокоены немногие. Об этом приходится говорить не без досады, однако является ли здесь причиной «кризис образования» – предмет, обсуждаемый уже очень давно? И не связана ли эта ситуация – ситуация примата знания над мышлением – не связана ли она с более глубокими, более фундаментальными установками?
Поиск ответа на этот фундаментальный вопрос потребует от нас обратиться к самому что ни на есть фундаменту западного логоса – философии античной Греции, и фундирующему сам этот фундамент автору – Платону. Отправной точкой для нас станет тот факт, что Платон, будучи отцом-основателем западного мышления как такового, в вопросах знания придерживался воззрений вполне традиционных. Но обо всем по порядку.
Как же к знанию относились в период греческой классики? Прежде всего, в период жизни Платона и особенно до него знание носило прикладной характер; та его часть, которая относилась к духовным вопросам, по сути сводилась к сотериологическим (т.е. спасительным) практикам. Например, многие из так называемых «семи мудрецов» (в разные периоды в этом хит-параде мудрости побывало около 20-ти различных имен) были создателями законов для полиса, естествоиспытателями, либо теми, кто решил известную геометрическую проблему – словом, людьми вполне практичными и, что называется, «толковыми». Собственно, дошедшее до нас «философское» или «философическое» наследие того периода преимущественно сводится к этическим формулам. Весьма занимательно, что первый «философ» Пифагор, являвшийся одним из авторов термина, ничуть не отличается от предшественников-мудрецов: созданная им религиозно-математическая секта требовала от неофита заучивания разных примет, обычаев и готовых формул вроде той, что справедливость это «два умножить на два». Их смысл открывался преданному школе ученику лишь по прошествии времени.
Исходя из вышесказанного, в рассматриваемый период мы не обнаруживаем ни мышления как такового, ни призывов к нему – знание же, как продукт мышления, напротив, моментально фиксируется и становится предметом почти что религиозного благоговения; оно являлось заплатками на ткани медленно угасающего греческого мифа, верило в который всё меньше людей. Изобретатели, протоученые, общественные реформаторы – все они, подобно Эмпедоклу, записывались народом в сонм магов и кудесников, обладающих неведомой силой. Силой мышления?
Но вернемся к Сократу и Платону. Сократ – это «дитя демократии», получивший, выражаясь нашими словами, «среднее общее» образование, человек, достаточно хорошо чувствовавший общие настроения полиса и близкий здравому смыслу. Он понял, что набор готовых мудростей больше не может выполнять роль жизненного руководства: к моменту его жизни этой «мудрости» накопилось уже так много, что стала очевидной её противоречивость. Непонятно, как поступать и кому верить, если, положим, от одного мудреца вам досталось выражение «береженого Бог бережет», а от другого – «кто не рискует, тот не пьет шампанского». Ситуацию усугубляли софисты, достигшие в накоплении таких мудростей и изречений особых успехов. Зная о противоречии одних положений другим, софисты преимущественно стояли на скептических позициях, заявляя, подобно Протагору, что обо всем можно говорить двояко, и что правды не найти. Тогда Сократ – и это переломный момент для всей запизобретает принципиально новый способ что-либо знать. Формула Сократа: «узнать – значит, помыслить».
Чтобы понять смысл открытия, совершенного гениальным, сатироподобным греком, рассмотрим Платоновский диалог «Федр». В нем Сократ заявляет, что книги не учат. Читающие книгу «будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых» (274e-275b). Мы можем добавить, что речь идет не только о письменном тексте – речь о готовых формулах мысли вообще. По Сократу, твердо знать можно только то, что в результате акта мышления ты открыл сам. Именно поэтому он выступает в роли «повивальной бабки», помогая жителям Афин родить свои собственные мысли. Это не значит, что у Сократа не было собственной позиции, дело совсем в другом: знание должно быть выстрадано. То есть – оно должно быть продуктом собственных изысканий. Конечно, не без помощи учителя.
Однако, остановимся и зададим себе вопрос – какую же роль для Сократа выполняет мышление? Является ли оно чем-то самоценным? Ответ будет двояким: нет – потому что это лишь инструмент добычи знаний о самом себе; и да – потому что мышление приближает человека к богам и дает душе возможность вернуться на родину. Добавим, что мышление всего лишь помогает ре-активизировать знания, всегда уже пребывающие в душе до падения в подлунный мир. Исходя из этого, приходится заключить, что с точки зрения Сократа, мышление – это просто инструмент, «вынужденная мера» для несчастной души, угодившей в мир тел. Существуй для души Сократа способ вернуться на родину поэффективней, Сократ тут же бы им воспользовался: «из богов никто не занимается философией и не желает стать мудрым, поскольку боги и так уже мудры; да и вообще тот, кто мудр, к мудрости не стремится» (Пир, 204a).
Иными словами, для античного философа мышление является необходимым и оттого крайне важным инструментом, который помогает достичь знания о самом себе и устремить душу к освобождению. Наш мир – и это открытие Сократа – устроен так, что для обретения знания мышление является самым эффективным путем, но и только. После Сократа ни один эллинский мыслитель не делал из мышления культа, не придавал ему самостоятельной ценности. Возможна даже ситуация, когда на определенном этапе потребность в мышлении отпадает – тогда античный философ перестает мыслить.
Сегодня те, кто обеспокоен смертью философии и её превращением в «историю философии», с радостью восстановили бы справедливость, многократно увеличив число философских семинаров и живых дискуссий. Однако, памятуя об античном опыте, впору задаться вопросом – правильно ли мы понимаем ценность мышления? Имеет ли наша обеспокоенность нехваткой мышления подлинные основания – или она покоится на абстрактном общекультурном устремлении, напоминающем топорное изучение в школах Пушкина, который «наше всё»? На мой взгляд, лишь по-настоящему осознав, зачем мы сегодня мыслим и какую задачу ставим – перед собой и перед теми, кто учится мышлению вокруг нас – мы сможем восстановить справедливость, вернув мышлению его утерянную ценность.