Авторы: Семен Малышкин и Лариса Харамецкая
«Я уже говорил тебе, что такое безумие? Безумие – это точное повторение одного и того же…». Так, стоп. Прежде чем давать такие смелые определения, стоит вернуться немного назад.
Почему вообще интересно говорить о безумцах?
Джокер, Харли Квин или Дэдпул — выбирайте любимого безумца на свой вкус и цвет. Яркие, «одомашненные» телеэкраном, такие привлекательные и интригующие — они не вызывают страха или ужаса. Более того, для современного человека безумец не представляет угрозы и в реальности — сумасшествие уже описано и систематизировано, как в той же МКБ-11. Психопат, шизофреник или же нарцисс — на каждую проблему найдётся своё лечение и палата в психиатрической больнице. Безумец, будучи Другим, при этом не имеет самостоятельного статуса. Как у Августина зло — недостаток добра, так и безумие — недостаток разума. Однако было ли так всегда? Безумцы ли ответственны за свою чуждость этому миру или же это мир отчудил безумцев? Давайте попробуем в этом разобраться. На связи Лариса, и я готова провести для вас небольшой экскурс в историю безумия по М. Фуко. Располагайтесь по-удобнее, путь этот будет тернист, но увлекателен.
Больной — лечись, а здоровый — болезни берегись
Начнём со Средних веков. Стоит отметить, что практиками изоляции занимались ещё задолго до того как это стало мейнстримом. Пример тому — лепрозории, в которых обосновались больные проказой. Причём главная функция лепрозориев была не излечение, а исключение Прокажённых из социальной группы, их ограждение от остального мира. Почему я об этом упоминаю? Потому что спустя несколько веков в этих уже опустевших лепрозориях окажутся и безумцы, заключённые там с той же целью. Но не будем торопиться. Что пока происходит с безумием на этом этапе?
На самом деле, в Средних веках Безумец, Глупец или же Дурак — персонаж, надёжно обосновавшийся в культуре, часто появлялся в сказках и сатирах. Исходило это от идеи, что все человеческие пороки можно свести не к грехам, а к мировому неразумению, которое тайно влечёт всех. То есть человек творит зло не потому, что он тщеславен, жаден или похотлив, а потому что он просто не понимает, что творит. И роль безумца — сделать это неразумение заметным с помощью высмеивания, стать гласом истины, обманутым обманом (знаете, как минус на минус даёт плюс так и неразумный говорящий о неразумии порождает разум).
Ренессанс. Меньше народу — больше кислороду
К теме об искусстве. Один из главнейших образов, демонстрирующий собой всё отношение к безумцам в эпоху Возрождения — корабль дураков. Этот образ, появляющийся как и в литературе, так и в изобразительном искусстве, был вполне себе реализуем и на практике. Безумцев действительно отправляли в дальнее плавание. Представьте себе, как это было практично — избавиться от неудобных людей. Меньше народу, больше кислороду, как говорится.
Но нельзя исключить и символическую часть данного решения. Ведь Безумцы в эту эпоху оставались по прежнему сакральной фигурой. Например, им запрещалось появляться в церкви. Корабль же посреди моря нёс в себе символ замкнутого, сакрального пространства для чуда. А плавание – отдачи себя во власть судьбе. В этом ритуале отражался переходный статус безумца, его путь в поисках разума. Вообще, Безумцы всегда обосновывались у врат городов, порогов домов. Это ещё явственне отражало переходность их статуса.
Таким образом, до второй половины XV в. формируется сакральный, космический опыт безумия. Что это такое? Приведу вам в пример пророчество Эсташа Дешана:
А ныне [мир] мерзок, вял и хмур,
Дряхл, алчен стал и злоречив:
Зрю лишь одних глупцов и дур,
Конец уж близок, так и есть…
Все вкривь да вкось…
Весьма пессимистично, согласитесь. Однако именно это пророчество очень удачно отражает то, что происходило в то время. Господствовала тема смерти, эсхатологии — конца как отдельно взятого человека, так и всей истории. Чума, войны, упавший на голову камень — способов умереть в ту эпоху было немало. Смерть была везде, она сопровождала человека, являя собой тот предел, через который не удастся пройти. Открыв для себя эту роковую неизбежность, человек обратился к иронии, мрачному созерцанию всего человеческого существования. А как ещё помочь себе ужиться с той идеей, что конец близок и неотвратим? Думаю, вы сможете понять этих людей.
И здесь на сцену выступает безумие. Именно оно стало предшественником финального часа. Человеческое существование становится всё ничтожнее и близится к своему финалу постольку, поскольку неразумение охватывает всё больше и больше людей. Именно это и отражается в пророчестве, написанном выше.
Но не одним космическом опытом мы едины. Ибо в ту же эпоху формировался и критический опыт безумия. XVI век вдохнул новую жизнь в старую христианскую тему: мир как безумие в глазах Бога. Что это за идея?
Всё вокруг безумно. И мы безумны. И ты, дорогой читатель, безумен. Мы, простые смертные, не можем наблюдать окружающей мир в его истинности, в той форме, в какой он был создан, так как нам, людям, свойственно обманываться, подвергаться иллюзиям. Но мы можем буквально на мгновение приоткрыть безумие и ненадолго увидеть проблеск разума, истины, который тут же утонет в безумии опять. Таким образом безумие становится иллюзией, обманом. Не реальным возмездием, а образом возмездия. Этот критический подход к безумию и выиграл, став более популярным и оказавшим влияние на классическую эпоху.
Великое заточение
Чуть больше века спустя челноков безумия возникает тема «Госпиталя для умалишённых». Великая опасность отступила. Безумие перестало быть одной из фигур эсхатологии — какой-то пограничной зоной между миром, человеком и смертью. На смену погружению на корабль приходит помещение под замок. Укрощенное безумие теперь выступает всего лишь обманом, который нужно раскрыть, чтобы добраться до разума.
Классическая эпоха ознаменовывается известной фразой Декарта — «я мыслю, следовательно, я существую». О чём она? О том, что мышление — это та единственная истина, в которой мы не можем усомниться. Мы можем подставить под сомнение весь окружающий мир, даже реальность собственного тела, представить что всё, что нас окружает — иллюзия, обман, матрица. Но при этом мы всё равно мыслим. Как же это связано с безумием?
Как было сказано, можно помыслить себя спящим, но мы не можем помыслить себя безумцем, ибо безумие есть отсутствие разума. Безумие невозможно принципиально, и поэтому оно больше не грозит разуму. Всё, перестают люди бояться безумия. Но перестать бояться мало — нужно ещё взять под контроль.
И это происходит во времена первого промышленного подъема. Труд воспринимают как ключ к решению всех проблем, единственным благом, этической оценкой. Если человек работает — он молодец. А если нет — то тунеядец, бесполезный для общества.
Тут-то безумие и начинает рассматриваться сквозь призму этического отчуждения. Потому что, к сожалению, безумцы были нетрудоспособны. Они не понимали, что от них требуется, не могли прислушаться к инструкциям, следовать ритму жизни коллектива. Безумие начинает восприниматься в социальном аспекте, в соотнесении с бедностью, с неспособностью трудиться, с невозможностью интегрироваться в коллектив. Это момент, когда безумие впервые вписывается в проблематику гражданского общежития.
Начиная с XVII в. человек неразумный — это конкретное лицо, индивид, изъятый из мира социальной реальности, и именно общество, частицей которого он является, судит его и выносит ему приговор. Безумие перенесено в сферу социального — это и есть тот самый момент, когда оно становится чужим, но при этом «одомашненным». Безумца можно просто отправить в лечебницу, избавиться от него, как от лишнего балласта, не приносящего никакой пользы.
А теперь немного о другом Другом. Зачем Фуко пишет о безумии?
Привет, читатели! На связи Семён. Спасибо, Лариса, что проделала этот труд по извлечению идей из текста Фуко. Это станет нашим подспорьем для беседы о Другом. Признавайтесь, читатели, Вы уже читали книги Фуко? Нет? Тогда я расскажу Вам, почему я говорю об «извлечении идей» и «труде», когда пишу о книгах Фуко. А если вы читали их, то сможете подтвердить это или опровергнуть в своих отзывах.
Их специфика заключается в том, что Фуко, кажется, написал сборники загадок. Страницы его книг изобилуют фактическими данными. Например, в книге «Надзирать и наказывать» нужно прочитать около 30 страниц о том, как пытали и казнили заключенных, как муштровали детей в училищах перед тем, как Фуко вскользь скажет — какое это имеет значение для культуры. Поэтому, если хотите узнать идеи, а не факты, придётся продираться через все эти фактологические обстоятельства и искать то, что Фуко пишет прямым текстом. Либо придётся самостоятельно интерпретировать тот массив фактов, которые он приводит. Я предлагаю прибегнуть ко второму способу и проинтерпретировать эти факты с учётом того, что переработка фактических данных уже частично проделана моим соавтором.
А вообще, мы говорим о безумцах. Ещё помните? Зачем вообще говорить о них? Зачем писать целую книгу, да ещё и не одну о «ненормальных» (термин самого Фуко, не бейте). Ну вот здесь я вам могу свою версию дать, хоть она дважды неправильная.
Да кто такой этот ваш «Другой»?!
Вообще, философия занята в каждый исторический период одним основным объектом. Например, в древности, ещё до Сократа, философы искали первоначала: из чего мир состоит. Фалес говорил, что вода — это первоначало мира. Гераклит говорил, что огонь. А Демокрит пришёл и пояснил всё, как есть — мир состоит из атомов. В Средневековье философы концентрировались на Боге. А в эпоху Возрождения на его место стал Человек. Или, если быть точным, субъект.
Но чтобы исследовать мир, его недостаточно просто изучить. Первоначально нужно провести базовую операцию различения. Следует создать контраст. Например, чтобы понять, что такое бытие, нужно отличить его от небытия. Чтобы как-то понять, кто такой субъект, его тоже нужно отличить. Нам нужен антоним. За этим антонимом предлагаю обратиться к философии диалога. В традиции философии диалога известна дихотомия «Я» (субъекта) и «Другого».
Перечень тех, кого в философии диалога понимают под «Другим», достаточно широк. Это и другой человек, и природа, и её представители, и Бог, и весь мир. Разумеется, при таком разбросе не совсем понятно, что же всё-таки стоит за этим Другим. Но диалогисты не стремятся с научной точностью дать понять читателю, кого конкретно следует понимать в качестве Другого. Это противоречило бы стилю их философствования. В этом свете нам и могут помочь книги Фуко.
Тексты Фуко как раз показывают, кого в конкретный момент времени в европейской культуре называют Другим. Отсюда следует ещё одна парадоксальная находка, которую нам дают книги Фуко. Хотя Фуко и приводит нам примеры Других, его книги доказывают, что искать кого-то конкретного на роль Другого бессмысленно. Другой — это обозначение не чего-то объективного, не обозначение персон или мира. Другой — это мышление о Другом. Поясню, что я имею в виду.
Безумец как типичный Другой
Всю «Историю безумия» Фуко де-факто пишет об одной категории людей — о тех, кого бы мы сейчас назвали психически — или душевнобольными. Вместе с тем, мы видим, что с течением времени, одни «безумные» сменяются другими «безумными», совершенно не похожими на предыдущих. Как же получается, что мы имеем в виду одно, а говорим о многом? Разгадка этого ребуса состоит в том, что «безумные» воспринимаются по-разному в зависимости от эпохи, о которой идёт речь. Сначала их боятся как людей радикально непонятных. Да и не совсем ясно, сколько в них людского, а не потустороннего. Потом этот магический флёр пропадает, и их окрещивают «недостаточно разумными», потом изолируют, а в конец и вовсе начинают лечить. Положение вещей не изменяется, меняется мышление о них.
Как мы сейчас мыслим Другого?
—Эта вся теоретическая выкладка — это очень здорово, Семён. Но когда ты нам скажешь, а нам-то с этой теории что?
-Хорошо, господа. Раз уж мы говорим о Другом и о том, как обстоят дела сейчас, готовьтесь услышать нелицеприятные вещи.
Наверняка вы уже поняли, что в европейской культуре принято, мягко говоря, относиться настороженно к «безумцам». Основные формы взаимодействия с ними — это изоляция, отчуждение и лечение. Напоминаю, что под «безумцем» я понимаю Других, кем бы они ни были. Если вы думаете, что что-то в отношении с Другими изменилось, то вы и правы и неправы. Вы скажете мне, что появилась идея инклюзии. Инклюзивное образование, инклюзивная городская среда — это обращение к Другому. Идея инклюзии запускает процессы, обратные изоляции и отчуждению. Но я отвечу вам, что всё не так просто.
Следите за руками. Помните я говорил, что объект появляется перед нами только после того, как мы его различаем? И всегда, пока существует этот объект, он существует за счёт своей противоположности. Так же работает и идея инклюзивности. Чтобы появилась идея инклюзивности, необходимо, чтобы существовала идея эксклюзивности. Поэтому мышление, культивирующее идею инклюзивности, которая содействует включению Других в повседневные общественные практики, в той же мере признаёт эксклюзивности, которая создаёт практики отчуждения и изоляции. Так что, господа, вы попали в порочный круг. А что я предлагаю? А я предлагаю выйти из этой логики насовсем.
Выход к Другому
Вообще, выход из этой логики предложили сами диалогисты — Бубер, Левинас, Бахтин, Розеншток-Хюсси. Если Декарт предложил логику отчуждения, о которой написал и сам Фуко, то нам следует «попрощаться с Декартом», как писал Ойген Розеншток-Хюсси. По мысли диалогистов, следует выйти из системы тотальной формальной логики, из естественнонаучной парадигмы, субъект-объектного отношения в исследованиях и повседневности. Ведь если мы Другого воспринимаем как объект, нет препятствий для его изоляции и отчуждения.
Поскольку статус философии диалога часто ставится под вопрос, в том числе моими коллегами по цеху интеллектуальных сред, я уточню свой тезис. В философии диалога некоторые видят оттенки этики и богословия, ведь диалогисты, по большей части строят свою философию на религиозных основаниях. Но я имею в виду переориентацию мышления в целом.
Как осуществить эту переориентацию? Об этом частично писал Поль Рикёр:
«…Надо рассмотреть переворачивание самого вопроса, когда на место эпистемологии интерпретации ставится онтология понимания» (курсив автора).
Под эпистемологией интерпретации П. Рикер имеет в виду естественнонаучную эпистемологию, которая была предложена Декартом и Бэконом и продолжена Фихте и Кантом. Он конкретизирует: «Надо решительно выйти из заколдованного круга субъект-объектной проблематики и задаться вопросом о бытии».
Так что, господа, прямо сказать, моё предложение опоздало лет на сто. Это и так, и не так. Дело всё в том, что эти предложения к переориентации мышления, в том числе научного (гуманитарного), действительно были сделаны около ста лет назад. Но проблема в том, что переход к «онтологии понимания» на уровне культуры так и не произошёл. В условиях экономики, которую питает технологическое производство, проблематична замена естественнонаучной парадигмы, которая помогает организовывать это производство. Точно так же становится под вопрос организация любой власти. Так, властвование всегда предполагает объекты властвования, и такая конструкция противоречит субъект-субъектной парадигме. Поэтому, друзья, нам ещё предстоит увидеть изменение мышления о Другом, а пока — продолжаем изолировать и отчуждать…
Наше рассуждение подошло к концу, друзья. Мы с моим соавтором, Ларисой Харамецкой, благодарим вас, что прошли этот путь мысли вместе с нами. Теперь настало время вашего. Ждём ваших предложений и пожеланий.
Источники
- Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / Мишель Фуко; пер. с фр. И.К. Стаф. — М.: ACT: ACT МОСКВА, 2010. — 698 с.
- Махлин, B.Л. Прорыв к повседневности (аспекты герменевтической философии) // Герменевтическая традиция в России: актуальные контексты и современные проблемы / Под ред. Б.И. Пружинина, Т.Г. Щедриной. — М., СПб., Белгород: ЦГИ Принт, 2019. — 272 с.
- Рикёр, П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / Пер. с фр. и вступит, ст. И. Вдовиной. — М., 2002. — 624 с.