Автор: Марк Лешкевич
Герой фильма «Макаров», свердловский поэт А. С. Макаров, в подворотне меняет гонорар на ПМ, который, согласно наставлению по стрелковому делу 1968 года, «является личным оружием нападения и защиты, предназначенным для поражения противника на коротких расстояниях». Драматический актёр Александр Маковецкий благодаря наивности режиссёрских решений и топорности сырых фантазий сценариста гениально показывает, как хронически неуверенный интеллигент – поэт-постмодернист – становится рабом магической силы, исходящей от 9-милиметрового пистолета, и мстит обидчикам.
Кинокартину Владимира Хотиненко нет резона интерпретировать всерьёз. Великий философ Фридрих Шлейермахер первым бы соскочил с этого адского (зачёркнуто) герменевтического круга. И такой порядок вещей даёт возможность скучающему зрителю картину как бы дорисовывать.
Зритель перезаряжает сознание, нажимает металлический курок фантазии, опираясь локтём на томик Фрейда, малюет:
– Знаете… образ пистолета здесь крайне, э-э-э, жалкий, как эпоха героя. (Пауза.) Да и какой он, собственно герой; так, персонаж!.. Дальность выстрела – два шага от двух шагов. То ли дело при Пушкине!
И многозначительно молчит, пятернёй держа магазин.
– А кроме шуток. Фильм ведь девяносто третьего года. Борис Рыжий живее всех живых. Хотиненко просто не мог не знать о поэте. Шутка такая, что ли? Рыжий ведь всерьёз повесится в начале нашего века…
Зритель молод, и ему пока невдомёк, что живые поэты редко волнуют современников. Тем более – режиссёров.
Большая камера предпочитает смотреть, как мёртвые поэты бесконечно стреляют друг в друга и стреляются.Мертвые известнее, они во всех смыслах дальше от нас, и потому №пригодны для любой мифологизации. Это привлекает травмированную школьной программой и подсаженную на экшн публику. «Пик-пах!» – и много просмотров. Денег, опять же.
Но зачем человеку, которого, как писал Платон, коснулся Эрот, на самом деле нужен пистолет?
ЧТОБЫ УБИТЬ ФРАНЦИЮ
37-летний русский эмигрант Павел Горгулов 6 мая 1932 года смертельно ранил президента Франции Поля Думера.
В записных книжках, найденных у Горгулова, можно прочитать следующие бредовые заявления: «А теперь послушай меня, о Франция! Я, главарь русских фашистов, убиваю собой президента Французской республики Поля Думера… И теперь я выполнил свой долг перед родиной, национальной Россией». Столкнувшись с этой мистическо-патриотической неразберихой, его адвокаты, чтобы спасти голову своего клиента, решили признать его невменяемым. Но они были обречены на провал. Прокурор добьёт подсудимого его биографией, припомнив, как тот в городках Моравии делал нелегальные аборты и насиловал клиенток.
За судом следил русский писатель и журналист Илья Эренбург, командированный в Париж по поручению «Известий»: «Горгулов был высокого роста, крепок; когда он выкрикивал путаные, сбивчивые проклятия на малопонятном французском языке, присяжные, по виду нотариусы, лавочники, рантье, испуганно ежились… Судья огласил приговор. Горгулов вскочил, сорвал с шеи воротничок, как будто торопился подставить голову под нож гильотины, и крикнул: «Франция мне отказала в виде на жительство!»».
13 сентября президент торжественно отказался помиловать Горгулова. Снисходительность, даже по отношению к сумасшедшему, кажется неприличной. Общественное мнение не примет этого. На рассвете 14 сентября его отвели на гильотину, установленную на бульваре Араго перед тюрьмой Санте. Перед этим его посетил священник Леон Жиле, которому он исповедался и который заставил его принять причастие. К этому добавляется два стакана рома. Русский поэт отказывается от сигареты. Последними словами Горгулова были: «Россия, святая Россия, родина моя». Смертные казни оставались публичными до 1939 года, и парижская толпа, оцениваемая в 3 000 человек, массово приходила на казнь. Они толпились на бульваре Араго между улицей Сен-Жак и площадью Денферт-Рошеро. Скопления людей даже расположились на льве Бельфора, чтобы не потерять ничего из зрелища обезглавливания Горгулова. Казнь состоялась в 5.57 утра между двумя изгородями всадников с саблями наизготовку. Со скоростью, которая удивляет даже тех, кто привык к этим драматическим сценам. Действительно, с момента появления Горгулова в проеме фургона, запряженного двумя черными лошадьми, до момента падения лезвия не проходит и десяти секунд. Не проходит и минуты, как плетеная корзина, в которую закатывается тело и в которую один из помощников вываливает голову, сама закрывается. «Плохо отрезанная голова», – замечает палач Дейблер, главный исполнитель преступных арестов Франции, его задача выполнена. Загадочное замечание: то ли тесак резал не туда, то ли палач посчитал, что его клиенту не хватает ума?
– …Ну и кино! Знаете, –зритель лениво водит по воздуху дулом пистолета и, пялясь в потолок, рассуждает, – ведь Горгулову нужна была смерть президента не ради России. Плевать он хотел на белых и большевиков. Русский поэт Павел Бред [псевдоним Горгулова] – это не Гаврило Принцип. И даже не скиф. Никем не замеченный, ни Есениным, которому посвятил свою книгу, ни богемной Францией, он наконец-то решил стать поэтом…
[Владислав Ходасевич в своей статье «О горгуловщине»:
«Настал век двадцатый. Две войны и две революции сделали самого тёмного, самого уже малограмотного человека прямым участником величайших событий. Почувствовав себя мелким, но необходимым винтиком в огромной исторической мясорубке, кромсавшей, перетиравшей его самого, пожелал он и лично во всем разобраться. Сложнейшие проблемы религии, философии, истории стали на митингах обсуждаться людьми, не имеющими о них понятия. <…> На проклятые вопросы в изобилии посыпались проклятые ответы. Так родилась горгуловщина — раньше Горгулова. От великой русской литературы она унаследовала лишь одну традицию — зато самую опасную: по прозрению, по наитию судить о предметах первейшей важности»]
– …Потому что поэт – это тот, кого видно и слышно. И пистолет здесь, поверьте,– хороший помощник. У кого ещё в целом Париже на поэтическом утреннике было три тысячи зрителей? То-то!..
«Россия, святая Россия, родина моя», – и правда лучший стих Павла Горгулова.
ЧТОБЫ КОНЧИЛАСЬ ЛЮБОВЬ
10 июля 1873 года в 2 часа дня в номере отеля на улице Брассёр в Брюсселе раздались два выстрела. Верлен, которому тогда было двадцать девять лет, только что ранил Рембо, который был на десять лет моложе его. Одна пуля ранила молодого человека выше лучезапястного сустава. Другая застряла в полу. Таким образом, самый знаменитый выстрел во французской литературе положил конец ссоре, которая, к счастью, пролила больше чернил, чем крови.
Ссора между этими двумя поэтами началась в Лондоне в мае 1873 года. Факел горел между двумя влюбленными. Верлен хотел воссоединиться со своей женой Матильдой, которая вышла за него замуж в 1870 году, за год до того, как он познакомился с автором «Пьяного корабля».
Но – я исплакался! Невыносимы зори,
Мне солнце шлет тоску, луна сулит беду;
Острейшая любовь нещадно множит горе.
Ломайся, ветхий киль, – и я ко дну пойду.
После десятой ссоры Верлен бросает свою молодую возлюбленную и уезжает в Брюссель. Рембо присоединился к нему. Верлен хотел покончить жизнь самоубийством, Рембо говорил о вступлении в армию. Они напились, плакали и познали отчаяние любви, которая закончилась. Перед выстрелом Верлен сказал «проклятому поэту»: «Это тебе, раз уж ты уходишь!».
из которого Верлен пытался убить Рембо в июле 1873 года в Брюсселе
Верлен приговорен к двум годам заключения в тюрьме Монса. За решеткой (где он пробудет 555 дней) Верлен напишет тридцать два стихотворения. Рембо, вернувшись к матери, начинает писать «Сезон в аду». Верлен и Рембо встретились в последний раз после окончания тюремного срока в феврале 1875 года, в Штутгарте, где Рембо передал своему другу рукопись «Озарения».
– Пистолет – это Болдинская осень. Я ж говорю… Пушкин! – весёлый зритель тут же перезарядил «Макарова» и выстрелил себе в живот.
ЧТОБЫ ЗАМЕРЕТЬ
Приказом ОГПУ СССР от 29 декабря 1924 г. №452/146 была утверждена инструкция «О порядке приобретения, ношения и хранения огнестрельного и холодного оружия и патронов к нему», согласно которому носить и хранить пистолет могли, в частности, «граждане, которым по тем или иным причинам требовалось оружие».
На имя Маяковского было зарегистрировано четыре пистолета. В последний раз поэт, впрочем, воспользовался как бы чужим.
«Красная газета» напишет: «Сегодня в 10 часов 15 минут утра в своём рабочем кабинете (Лубянский проезд, 3) выстрелом из револьвера в область сердца покончил жизнь самоубийством поэт Владимир Маяковский».
Раньше говорили ревОльвер.
– Зачем Вам револьвер, гражданин?
– Есть причины.
– Вы состоите в партии?
– Нет.
– Тогда нам нужно установить вашу политическую благонадёжность. Давайте заполним анкету… Ваше имя?
– Владимир.
– Ваше отчество?
– Владимирович.
– Ваша фамилия?
– Маяковский.
– Ваша дата рождения?
–14 апреля 1930 года.
Нет, всё было наверняка не так. И тело лежало иначе, и любил другую, и пистолет стрелял в правое сердце, а не в левое. Да и родился он давно, ещё до революции, в «Бродячей собаке». Петроград хорошо знал поэта. Россия читала стихи про Ленина при жизни поэта. Маузер не заявлял о существовании «Облака в штанах». Знали наизусть:
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
И тьма народу пришла его проводить, когда газеты сообщили о гибели.
Зачем тогда поэту понадобился пистолет?
Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.
Всё это было точно не так.
Никто в бюро не спрашивал поэта, зачем ему нужен пистолет. Потому что никому не было дела до его причин и поэм.
Никто не пришёл на похороны. Потому что в древнерусской языческой традиции накладывать на себя руки было не принято, а в христианстве самоубийство считалось страшным грехом.
Дело в том, что поэту иногда нужно просто замолчать и замереть, чтобы пережить эпоху.
Пистолет – это метод избавления от тягостного ощущения, которое остаётся всякий раз, когда бог прикасается губами к твоему лбу.
Вывод.
Пистолет нужен поэту, чтобы убить Эрота.
– И у Дантеса это точно получилось, – вздыхает умирающий зритель.